В 1973 году в Киеве добрый знакомый предложил посетить семью Давида Гофштейна, с которой был дружен, - Фейгу, вдову поэта и дочь Левию. Поскольку имя Гофштейна я услышал впервые (мне было тогда девятнадцать лет), пролистал перед встречей его стихи (в переводах на русский с идиш) - ничем не приметный советский сборник. С таким впечатлением я и пошел к Гофштейнам. По ходу общения мне показали подстрочники нескольких стихотворений. Несоответствие читанного накануне подлинному Гофштейну было столь вопиющим, что, вернувшись к себе в Ленинград, я бросился восстанавливать справедливость. По крайней мере, тогда для меня открылась проблема переводного наследия еврейских поэтов.
В 89-м году в Риге стал издаваться "ВЕК" - литературно-публицистический альманах "Вестник еврейской культуры". Даже в то время, на закате советской действительности, это был неправдоподобный прорыв - первый, единственный на Союз легальный и безцензурный еврейский русскоязычный журнал. Взвешенность и широта, вкус и открытость культурного диапазона оградили столь долгожданное начинание от возможных стереотипов. Со своей стороны, я благодарен "ВЕКу" не только за приглашение заведовать отделом поэзии, но также и за причину этого приглашения, - актуальность проблемы нашла понимание, - восстановить для тысяч людей адекватное представление о масштабе, корнях и содержании еврейской поэзии советского времени.
Но задача виделась и в другом - познакомить читателей с лучшими именами поэзии еврейского мира. Эту линию начинала публикация Гринберга.
Редакция остановилась на опыте монографического перевода, видя в нем возможность целостного прочтения, единой переводческой концепции. Желаемое совпало с действительным. Создание корпуса переводов (они выходили под рубрикой "Антология еврейской поэзии ХХ века") непосредственно связано с тем двухлетним периодом - существованием "ВЕКа". Предпоследний, седьмой, номер журнала ("Антология" издавалась со второго номера по седьмой) я получил уже здесь, в Израиле.
В жизни намерение всегда идеальней осуществления. Часть из задуманного удалось воплотить. Она-то и составляет настоящую книгу.
Валерий Слуцкий